Крепких драматических теноров, поющих в России, можно пересчитать по пальцам одной руки. Олег Видеман в новосибирской опере, Август Амонов и Ахмед Агади в Мариинке, Роман Муравицкий в Большом театре и Дмитрий Полкопин в театре Станиславского. Полкопин – челябинец, почти десять ...
Крепких драматических теноров, поющих в России, можно пересчитать по пальцам одной руки. Олег Видеман в новосибирской опере, Август Амонов и Ахмед Агади в Мариинке, Роман Муравицкий в Большом театре и Дмитрий Полкопин в театре Станиславского. Полкопин – челябинец, почти десять лет отдал нашему театру оперы и балета и сегодня не прерывает с ним творческих связей.
Не так давно в театре с блеском прошли его гастроли. Дмитрий пел Пинкертона в «Мадам Баттерфляй», Хозе в «Кармен» и Германа в «Пиковой даме». Спеть главные партии в трех спектаклях за пять дней – такое под силу только человеку с колоссальной выносливостью и работоспособностью. Но не только этими качествами Дмитрий выделяется среди своих коллег. Музыковеды отмечают необыкновенно красивый верхний регистр в его голосе. Не зря создатели восьмисерийного фильма «Охотники за бриллиантами», показанного по Первому каналу, именно Полкопина выбрали для озвучки знаменитого тенора Большого театра Бориса Буряце (а сыграл его Евгений Миронов). Не знакомый с творческой биографией Полкопина профессионал пришел бы в изумление, узнав, что в недалеком прошлом этот человек пел баритоном, как баритон окончил и музыкальное училище, и консерваторию. Судьба многократно испытывала Дмитрия Полкопина на прочность, уводила в сторону от магистрального пути, для того чтобы он сам повернул жизнь в нужное русло.
Когда Диме было около семи лет, его мама Надежда Арсеньевна договорилась с соседкой о покупке старенького пианино. Повела мальчика в музыкальную школу, что на улице Плеханова, остановилась перед светофором, оглянулась, а сына нет. Убежал с пацанами играть в футбол. Женщина рассердилась не на шутку. Покупка пианино сорвалась, Дмитрий по окончании школы поступил в техникум промышленности и автоматики на специальность «Строительные и дорожные машины». Получил диплом, отдал его маме («это твой»), а сам пошел поступать в музучилище. Его не взяли, поскольку он не владел музыкальной грамотой. Дмитрий поступил в колледж культуры, пел там басом (!). На следующий год снова пришел в музучилище, по окончании его едет поступать в Московскую консерваторию. Снова неудача, он поступает в Уральскую. Есть в Полкопине какая-то творческая неудовлетворенность, которая впоследствии будет швырять его по разным театрам: Челябинск – Краснодар – снова Челябинск. В Краснодаре он не без моральной поддержки Любови Казарновской решает стать тенором. Заставляет себя забыть все, чему учился ранее, заново «лепит» свой голос. Рядом – никого, только диктофон, который как лакмусовая бумажка выявлял все ошибки и достижения. Окрепнув в Челябинске как тенор, Полкопин в 2009 году устраивается в Московский музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко, который по своему творческому статусу не ниже Большого. Как приглашенный солист нередко поет в Мариинке. Но певцу и этого мало: хочет делать международную карьеру. При всем при том ни тени звездности и зазнайства: «Меня выгодно приглашать в Челябинск, потому что не надо платить за гостиницу. Останавливаюсь у мамы».
- В музучилище Гаврилов определил вас как баритона, впоследствии вы стали тенором. Ошибка педагога?
- Герман Константинович был прекрасным педагогом. Мог из человека, у которого практически нет голоса, вытащить его. Тот факт, что я учился у него как баритон, не говорит об ошибке: у меня не было теноровых нот, они проявились позже. В Краснодаре мне пришлось работать в оперетте, и голос сам по себе поднялся. Стало тяжело петь баритоновые партии – приходилось придавливать нижний регистр. Я понимал, что если у меня не звучит низ и приходится его делать искусственно, то это уже не мое. На постановку «Манон Леско» в театр приехала Любовь Казарновская, она много занималась с молодыми певцами. Сказала мне: «Ты лирический баритон, но таких много. Попробуй петь тенором». Я выучил с ней несколько арий. А потом у Казарновской возник конфликт с администрацией краснодарского театра, и на меня тоже стали смотреть косо. Я понимал, что в Краснодаре не смогу развиваться как тенор, а в родном Челябинске у меня будет хороший плацдарм, чтобы выучить репертуар. Все случилось, как и предсказывала Казарновская: «Ты будешь мучиться год, настраивая свой голосовой аппарат». Верх я собрал сразу, а середину отстраивал около года.
- Наверняка находились доброжелатели, говорившие: «Зря ты, Дима, стал тенором. Оставался бы баритоном».
- Были те, кто смеялся: «Вот опять куда-то поехал на конкурс. Зачем тебе это надо?» А я всем начинающим певцам рекомендую ездить по конкурсам. Приобретете огромный багаж, даже если ничего не выиграете: выучите арии и романсы на французском, немецком, итальянском языках – все это развивает очень сильно. Если ты понравился кому-то из членов жюри, могут помочь в дальнейшей карьере.
Я начал брать первые премии: на открытом конкурсе вокалистов имени Свиридова в Курске, Гран-при на московской «Романсиаде», третью премию на Собиновском фестивале. На конкурсе имени Наримана Сабитова в Уфе мы взяли первую премию вместе с Сергеем и Олесей Гордеевыми. Жюри было удивлено: челябинцы на голову выше остальных. На Международном конкурсе вокалистов имени Валентины Левко ко мне подошел очень известный тенор Вячеслав Осипов. Сказал: «Завтра прослушаешься в театр Станиславского, мы собираем комиссию». Долго, семь арий я пел. Александр Титель, художественный руководитель оперы, бегал, слушая меня с разных концов зала, на балкон поднимался со всех сторон. Несколько месяцев прошло, я и забыл про это. Вдруг звонит Титель: «Для вас освободилась комната, приезжайте, ждем». Я взял с собой маленький телевизор и ничего больше. Пока в театре Станиславского ко мне прислушивались, пел во всех челябинских спектаклях, в которых был занят. Летал за свой счет.
В прошлом году мне позвонили от Гергиева: «Валерий Абисалович хочет с вами познакомиться». Александр Чайковский, председатель жюри на конкурсе Сабитова, порекомендовал ему меня. Драматический тенор – очень дефицитный голос, и я сразу же получил приглашение на постановку «Аиды». 3 января пел Радамеса, 18 и 20 февраля у меня страховка.
- Что значит «страховка»?
- На сцене будет другой певец, но я должен быть готов в любой момент заменить его. Во всем мире страховки оплачиваются. Буквально неделю назад мне пришлось отказаться от двух хороших контрактов – в Римской опере на постановке «Мадам Баттерфляй» и в Метрополитен-опера (они ставят «Хованщину»). Я был вынужден это сделать, потому что у нас в театре Станиславского сейчас вовсю идет постановка оперы «Война и мир» Прокофьева. Это очень большой проект – заказ правительства России к 200-летию Бородинской битвы. Опера длится 8 часов, скорее всего, она будет идти несколько дней подряд. Один день – мир, другой – война. Я Пьер Безухов, хотя и внешне, и по голосу видел себя князем Курагиным. Но, как говорится, с командиром (режиссером) не спорят.
- Известно, что вы заядлый рыболов. Но сейчас, наверное, совсем не остается времени на хобби?
- Я продал машину, чтобы поехать в Бельгию на постановку оперы Чайковского «Чародейка». Приглашающая сторона оплачивает только перелет, гостиницу пришлось брать за свой счет. Этот проект – для моего будущего. Вышли хорошие рецензии, я засветился в европейской прессе. Критика тяжело восприняла спектакль Татьяны Гурбача: там голые негры ходят по сцене, ассоциация с Россией – белый медведь. «Если вы хотите насладиться хорошей музыкой и голосами, можете просто прийти, закрыть глаза и послушать», – примерно такие были рецензии. Один из авторов пишет: «Бедные певцы, заключают контракт, не зная, что сотворит с ними режиссер». Но это не совсем верно. Мы не знаем, какая будет постановка, но если артист должен раздеваться, это оговаривается в контракте. Гурбача даже хотела замечательную певицу Татьяну Павловскую поставить на пуанты, но после первой же репетиции у нее опухли ноги. В итоге от этой затеи отказались.
- Традиционно сейчас оперу вообще не ставят? Только так: с пуантами, медведями и голыми неграми?
- В Европе большой кризис. Постановку «Чародейки» урезали на миллион евро. Чтобы привлечь потенциальных инвесторов, в холле после премьеры накрыли столы, артисты и зрители могли пообщаться. Затем нас повезли на прием к банкиру в загородный дом. Три часа мурыжили, прежде чем посадить за стол. Приносились какие-то закуски, даже непонятно, что это было – шарики с мясом. Вообще европейцы все худенькие и порции у них небольшие. Так мы провели часов шесть.
- Современный театр не терпит статики. Что вам приходилось делать одновременно с пением?
- И на голове стоять, и лежа петь. На сегидилье я Кармен ноги мою, а она в трусиках и маечке. У нас привыкли Кармен одевать как цыганку, а ведь она работница табачной фабрики. Минимум грима. Ни в коем случае не должно быть намазанных лиц, как это еще сохранилось на периферии. Очень важно не смотреть на дирижера. Зритель не должен знать, что ты ждешь вступления. Когда я пришел в театр Станиславского, Титель из меня убирал фальшивые интонации, неестественные жесты. Сейчас я чувствую себя более раскрепощенным. Если раньше боялся сцены, то сейчас получаю от нее колоссальное, ни с чем не сравнимое удовольствие.
Автор: Олеся Горюк, mediaзавод